Читать книгу - "Екатерина II, Германия и немцы - Клаус Шарф"

Еще в 1779–1780 годах она вовлекла Гримма в дискуссию о книге Des époques de la nature (Эпохи природы) Жоржа Луи Бюффона^[766]. Если до сих пор в письмах Вольтеру и Дидро императрица в основном говорила о политике и просвещенческой практике и – в отличие от Фридриха II – никогда не высказывалась о философии, то теперь она истязала своего корреспондента дотошными вопросами, касавшимися взглядов Бюффона на возникновение Солнечной системы и планет^[767]. Как и следовало ожидать, знаменитый ученый ответил ей лично и подарил экземпляр полного собрания своих сочинений, который императрица впоследствии сама дополнила новым, роскошно выполненным изданием^[768]. Правда, гипотезы Бюффона о возникновении, возрасте и перспективах Земли российская цензура, подобно цензуре многих европейских государств, сочла несовместимыми с библейской картиной мира^[769], однако Екатерина отзывалась о них как о «non plus ultra^[770] […] человеческого гения». Бюффон казался ей достойным сравнения разве что с Ньютоном, а его писательский талант она высоко ценила^[771]. В числе разных ценных подарков она отправила ему коллекцию всех медалей, отлитых в России за время ее правления. Когда в 1782 году сын Бюффона приехал в Россию, чтобы поблагодарить императрицу от имени отца, она отобедала с ним в Царском Селе, а в Эрмитаже приказала установить мраморный бюст Бюффона работы Жана Антуана Гудона^[772].

Еще в период своих лингвистических исследований – в 1784–1785 годах – императрица, якобы утратившая способность к серьезной работе, прочла Историю астрономии Жана Сильвенa Байи, пыталась через Гримма наладить контакты с другими учеными Запада, а берлинскому книгоиздателю Николаи на сей раз поручила составить для нее список всех имеющихся в наличии словарей и лингвистических справочников^[773]. Главными источниками знаний в ее лингвистических исследованиях стали этнографические и филологические сведения из Monde primitif (Первобытный мир) Антуана Кура де Жебелена^[774]. Поскольку до нас дошли всего две короткие выписки, сделанные императрицей из этого произведения^[775], трудно судить, как она понимала сочинения этих весьма значимых французских писателей. Однако ее круг чтения создает картину серьезного просвещенческого интереса к вопросам возникновения мира, жизни, растений, животных, людей, народов и языков.

Именно поэтому Екатерина не ошиблась, назначив Палласа редактором и издателем своей лингвистической коллекции. Отметим, что в юные годы он изучал медицину, математику, физику, зоологию и ботанику в Берлине, Галле и Гёттингене и уже в молодости добился первых успехов на научном поприще в Голландии и Англии^[776]. Тем не менее в ходе экспедиций по Российской империи по поручению Петербургской академии Паллас наряду с природными факторами и экономическими ресурсами изучал также народы, религии и языки^[777]. И если он благодаря своим полевым лингвистическим исследованиям и навыкам ботаника мог стать ценным советчиком для императрицы в деле классификации корней, основ и ветвей, то в своих лингвистических штудиях императрица, очевидно, следовала предположениям своих французских авторитетов. В запутанных европейских дебатах о вавилонском смешении языков сказали свое слово и Бюффон, и Кур де Жебелен: человечество имеет единое происхождение, оно отделилось от мира животных, а все языки в истории человечества возникли из одного праязыка^[778]. К тому же многоязычие Российской империи уже вдохновило в свое время Лейбница на собственный проект – путем составления сравнительных списков слов он рассчитывал обнаружить хотя бы один евразийский праязык^[779].

Однако именно Вольтер высказывал серьезный скепсис по поводу этого научного направления. И если Екатерина и после его смерти видела в нем своего наставника в интерпретации мира, нужно найти действительно вескую причину тому, почему в своих лингвистических познавательных интересах она в конечном счете последовала за другими авторитетами. В самом деле, уже в начале введения Палласа к Сравнительным словарям обнаруживается тот же самый лейтмотив, что и в письмах императрицы Вольтеру и Гримму: Екатерина была увлечена пространностью России и количеством населявших ее народов и языков, по числу которых ее империя даже превосходила Римскую^[780]. Несомненно, такое этническое многообразие вдохновило ее лично принять участие в его изучении. При этом, разумеется, ее притягивали одновременно и возможность продемонстрировать свое умение пользоваться вспомогательными научными средствами, позволявшее ей внести свой практический вклад в этот традиционный спор ученых, и мобилизация уникальных ресурсов власти самодержавной правительницы для всемирно-исторического исследования.